Трибог мой. Пращур мой.
Ничего не прошу, ни очем не спрашиваю. Иду по пути предопределенным тобой, как малое дитя за своими родителями. И благо мне. Метущийся дух затихает, Душа успокаивается, ибо душа моя - это свет глаз твоих. Не для меня одного свет тот, не одного меня ласкает он. Ибо великое не может вместится в одной душе, как “все сотворенное, не может войти в расторгнутый ум!”. Чувствуйте это, ибо лишь это умеете, ибо тайна та велика есть”.
Человек без культуры, что вилка в тарелке супа — вещи полезные, но гармонии нет.
Слава ждет моей смерти?...или...
Страна покрыта чешуей субкультур.
Открыта,
пастенка кровавая...
И муха –– жертва,
Забив крылом
в последнем содроганье,
–– И кровью
затуманились глаза.
Адамович
Предисловие
В конце XVII веке кремонским мастером (Италия) были изготовлены тринадцать золотых унитазов. Их дальнейшая судьба загадочна и покрыта тайной. Почти мистическим образом известия о них вдруг проявлялись в совершенно неожиданных ситуациях, связанных как с недавним временем, так и с глубокой древностью. И зачастую, они играли роковую роль в судьбах их обладателей, и даже тех, кто случайно соприкасался с ними. Видимо, на золоте унитазов - клеймо греха, проявляющегося через высокое неземное вдохновение, уравнивающее злодеев и гениев, путая в истории следы судеб загадочных и легендарных личностей, как Герман Геринг, Антонио Страдивари, Иуда Искариот, Саломея и др.
О мастере, создавшего роковые золотые унитазы, известно лишь то, что он был другом Антонио Страдивари, а конец его был трагичен, как у многих гениев-одиночек, сумевших создать одно единственное творение, которое становилось «Лебединой песней» мастера и ставило точку на его жизни.
13 золотых унитазов
Сценарий для глаз
Их было двенадцать, уже без – тринадцатого. Тринадцатый сгинул с горизонта неожиданно. Был, был, а отвернулись – и нет. История тёмная, вспоминают одну особенность: иногда, при нём шептали стихи. Да.., то ли он взорвался, отправившись на небеса, то ли в трясине пропал. Правда, поэт тот позже повесился, или повесили... Столкнулись две красоты, вот и трагедия, не выдержала нить бытия, оборвалась. А стихи живы, третий лишний у смерти - //Голова моя машет ушами, //Как крыльями птица. //Ей на шее ноги //Маячить больше невмочь. //Чёрный человек, //Чёрный, чёрный, //Чёрный человек //На кровать ко мне садится, //Чёрный человек //Спать не дает мне всю ночь //. Звучали они тогда как-то по-особенному некорректно. Слово «кровать» преображалось до неузнаваемости, но стройность при этом не нарушалась. Повторить не возможно, дыхание что ли смещалось, или буквы проглатывались, или язык выворачивался вертикально, как бы слизывая стекающую слюну с уголков губ. Не понятно, да и не важно, главное, что звук пронизывал не только сердце, но и уходил куда-то глубже, вниз.
1
Здесь прерывается связь времён, что б возродиться вновь и снова на погибель...
2
Глаза остекленели, но это была не смерть. Одна пуля застряла в дверной петли машины, другая прошила верх дверки, три других ударили по низу автомобиля и застряли под передним сиденьем. Хрящи таза испуганно сдвинулись, кости скорчились, до боли сжавши слепую кишку, которая раздулась в кишечнике, казалось, что она пробила диафрагму и стала щекотать гланды. Рыжие слёзы потекли по невероятной траектории и собираясь в капли на кончике носа, капали на брюки ниже пряжки ремня. Тело дёрнулось к дверке машины, стремясь выскочить на воздух, но чуждая сила вдавила его в спинку кресла, бронежилет охранников накрыл его. Слепая кишка сдулась, исчез гул в ушах, и воля покинула его, уводя с собой сознание.
Два джипа охраны неприкаянно стояли, выпуская выхлопные газы, окучивая ими прострелянный Мерседес, понуро уткнувшегося в придорожный кювет. Тоска словно туман проникала во все щели события, окантовывая редкие, непонятно, как возникавшие, вспышки от мокрой кожи дорогой жёлтой обивки сиденья, которое в эти моменты на удивление походило на золотой унитаз.
3 Африканская рабыня (СокровищаГеринга)
Тёмно-синее небо с жёлтыми разводами разлитого пива и мерцающими пятнами чёрного стола наступающей ночи, поблескивало белой пеной. Улица, с заплатками асфальта среди стертой брусчатки заворачивала за парапет старинного городского парка, ещё более древнего, чем небольшие серые дома.
Молодая особа остановилась и осторожно перешагнула чугунную решётку треснувшего колодца для стока воды. Отполированный бесчисленными подошвами чугун отсвечивал пёстрое небо и тут же всполохи проглатывались чёрными дырами. Этой интриге решётки с небом подыгрывал золотистого цвета раскосый автомобиль, отражая зеркальным боком чехарду цвета. Она невольно стрельнула взглядом по отражению на машине и спокойно зацокала каблуками по брусчатке. Заворачивая за угол, она оглянулась, но чудное зеркало уже было закрыто тенью человека. От неловкого движения она чуть подвернула каблук на скользком камне, но вовремя опёрлась на носок, выпрямилась и растаяла в наползавшей темноте.
Незнакомец вынул ключи, лихо тряхнул ими, переложил в другую руку, достал зажигалку, щёлкнул, но пламя сбил ветер. Он поднес ладони к сигарете и как-то неуклюже ещё раз зажег огонь. Пламя нервно вспыхнуло, лизнуло палец.
– О! Чёрт! – выдохнул он. Рука дернулась, выронив ключи.
Ключи ударились о чугунную решётку и подпрыгнули. Растерянный взгляд мужчины в оцепенении следил за полётом, в безнадёжном порыве пытаясь предотвратить неизбежное. В глазах мольба переплелась с кровавыми сосудами, образовав иероглиф, понятный даже зверю. Даже зверь в этот момент пощадил бы свою жертву, но судьба не животное – не знает пощады. Ключи еще раз звякнули и провалились в чёрную бездну водостока.
- О! Господи! – прошептал он. В отчаянье человек вцепился руками в решётку, рванул, напрягая до хруста даже мизинцы ног, уши и те прижались к черепу, стиснув его так, что выдавили глаза из орбит, которые вылупились, обнажив белки, залитые кровью. Решётка подалась. Оттащив её в сторону, он ещё несколько секунд выдёргивал застрявшие в проёмах пальцы, как, на зло, золотой перстень усугублял положение. С остервенением он тряхнул руками, сбросив решётку, и вместе с ней перстень упал на брусчатку. Мужчина припал к колодцу, пристально всматриваясь в темноту, ища ключи выпученным взглядом, затравленного зверя, хрипя и отплёвываясь от слюней и соплей, моментально переполнившие гортань.
– Матерь божья! – проклокотал стон радости. Он, наконец, заметил ключи, которые повисли на ржавой арматуре прогнившего колодца.
Пахло из водостока плохо. Стиснув зубы, он просунул голову и плечо в гнилую яму, стараясь дотянуться до ключей. Не хватало каких-то миллиметров до кончиков ногтей. Извиваясь всем телом, он изо всех сил растягивал сухожилья и мышцы, но всё тщетно. Ноги ёрзали по булыжникам, волоча по кругу тело, пытаясь найти опору для последнего толчка, наконец, ботинок наткнулся на камень, где-то ближе к середине дороги, который торчал, будто, нарочно подложенный предусмотрительной рукой. Голова больно упёрлась в грязную стенку, шея выгнулась дугой, болело ободранное до крови и прижатое к сырым кирпичам ухо.
– Ну, ещё, ещё немного, вот же они рядом. Ну, всего лишь пол ногтя. Ах! Проклятье, ну напрягись, урод тебя, блин! – молил он, то ли себя, то ли бога, но всё мимо. Гул в ухе нарастал, как будто струя воды сильным напором била в отверстие, добираясь до дна ушной раковины и даже дальше, угрожая размыть мозг. Сперва он подумал, что это от перенапряжения, но вдруг ему стало ясно, что это гудит не в нём, а акустирует асфальт, что это ревёт дорога, ему вдруг показалось, что она истошным криком о чём-то предупреждает его. Горячие капли пота проступили на лице, стали перемешиваться с холодными, поглощая и вытесняя их, сливаясь в обжигающую свинцовую маску. Сплетя все оставшиеся силы в клубок нервов, он рывком поджал к груди ноги. Чёрный джип, стуча толстыми протекторами по брусчатке, промчался в сантиметре от ступни. Бедолаге сильно повезло, потому что джип не видел ноги в черных брюках и тёмных ботинках. Маска ручьём схлынула с лица, от удара коленками по рёбрам, плечо вывихнулось вглубь колодца и палец, словно пуля, точно попал в кольцо связки ключей, машинально сжался и крепко стиснул вожделённую цель.
Он неуклюже поднялся, коленки всё ещё дрожали, нервно переступая, добрался до машины и плюхнулся в кресло. Плечо щелкало костями. Фаланги пальцев подпрыгивали, как стая собак, ожесточённо охраняющая связку ключей. Ухо горело и казалось, что разрослось до ослиного и начинает обрастать шерстью. Нога судорожно нажала на педаль, подошва всё же соскользнула, заставив ступню вновь искать педаль. Наконец машина тронулась, почему-то назад, потом, словно опомнившись, двинулась вперёд. Не прошло и трёх секунд, раздался скрежет зубов по стеклу. Заднее колесо провалилось в колодец, обваливая края, кроша отсыревшие кирпичи, выбивая булыжники из мостовой. Пошел дождь. Он в бешенстве выскочил на мокрую дорогу, ботинки заскользили, и тело с размаху рухнуло в образовавшийся провал, он растопырил руки, пытаясь зацепиться за брусчатку, но лишь усилил разрушения. Его завалило по горло. На мгновенье всё замерло, но вновь камни зашевелились, что-то ухнуло, вся груда ещё больше опустилась вниз и замерла, оставив на поверхности лишь лицо, перечёркнутое слипшимися прядями волос. С жутким шипеньем пронесся комок вздыбленной шерсти, когти впились в нос, кошка, спасаясь от истошного лая, оттолкнулась задними лапами, расцарапала ноздри, вскочила на машину и скрылась на дереве. Дождь остервенело, захлестал по брусчатке, долбил острыми иголками по лбу и ушам, прокалывал набухшие веки, крепко сшивая их шершавой нитью беды. Рот в ужасе раскрывался и закрывался, сверкал зубами, пытаясь кричать, но звук застрял в кадыке. Хрип, силясь вырваться, раздувал шею так, что шевелились лежащие вокруг камни.
Вечность накрыла незнакомца своим чёрным крылом, меж перья которого ему в лицо пялилась холодная луна, продираясь золотистыми лучами взгляда сквозь грозовые облака. Все стихло, рот ещё продолжал чавкать, но как-то безнадёжно, в такт прекращающегося дождя.
Луна завладела небесами, беспристрастно расставляя тени и полутени на сцене убогого городка. Причудливые силуэты наклонившихся деревьев, абрисы крыш с торчащими, как кошачьи уши, трубами и остатки раскуроченных облаков, обрамляли затейливой рамкой уже проишедшее действо этой трагической пьесы в театре жизни.
Молодая особа возвращалась домой. Намокший подол слегка путался в ногах, назойливо прилипая к коленкам, причмокивая при каждом прикосновении. Увидев одинокую машину, она вспомнила интригующую игру света на дверке, улыбнулась и сощурилась , ища виновника цветной мистерии. Острые глаза процарапали машину, затем мостовую, скользнули по дороге, обогнули чёрную дыру и уже хотели перескочить на крышу, где мяукнула кошка, как вдруг между булыжниками что-то блеснуло. Завораживающий золотистый оттенок ласково поманил к себе. Словно мотылёк на пламя свечи полетела она на волшебный свет, без всякой мысли, даже не утруждая себя ни малейшими сомнениями, зацокала лёгкой рысью, оседлав улыбку.
Перед ней на камне лежал золотой перстень. Омытый дождём, в лунном свете он был до идиотизма привлекателен, как маччо с обложки. Перстень, несомненно, был мужским, его крупный чёрный камень выступал, как квадратный подбородок на тяжёлых скулах, держался в оправе гордо, с видом красавца, привыкшего, подобно молотку, легко щёлкающему орехи, покорять девичьи сердца. Зачарованная, она наслаждалась видением. Всё её существо как-то по-особенному трепетало, точнее, ворковало слабой дрожью каждого нерва. Дрожь в лодыжках вдруг усилилась, даже поползла по одной ноге вверх, добралась до коленки, замерла на мгновенье и вновь стала подниматься. Она испытывала двойственное чувство, что-то смущало её. Лицо вспыхнуло краской стыда, так сильно, что мочки и ноздри засветились, ей стало казаться, что кто-то заглядывает под юбку. Руки машинально отряхнули подол, глаза стали шарить окрест, но кругом было пусто. Она наклонила голову вниз, и ужас охватил её. С краю, среди камней, мерцало серое пятно с белыми шарами моргающих глаз. Нечто, похожее на губы судорожно раскрывалось, обнажая клыки, было видно, что оно кричало, но звук куда-то исчезал.
Её тело обмякло. Ресницы ощетинились. Она безвольно присела, уткнувшись подбородком в коленку. Луна живописно высвечивала половину лица, которая соприкасаясь с другой, затемнённой стороной, создавала трагически-прекрасный силуэт, резко очертанный грациозной линией. В этом росчерке всевышнего в одно целое соединились заклятые враги – свет и тень, жизнь и смерть.
Очнувшись, она увидела выгнутые наружу щёки. Блюдо с широко раскрытыми глазами, наполненными болью, светящейся лунным светом, монотонно шептало – помоги, помоги, помоги… – только жалость и ничего больше не выражала эта испорченная нечаянным пороком божественная яичница на сковороде грязи.
Она протянула руку к страшной находке, осторожно прикасаясь, освободила белесую ресницу, запутавшеюся в грязной пряди волос. Лицо медузы вздохнуло. И их взгляды встретились…
Глаза несчастного уставились на неё бревнами, подпирающими треснувшую стену, затем вздрогнули и уже два прожектора блуждали по её глазам, как по ночному небу, бессмысленно и беспричинно, в силу пустоты воздуха, постепенно ослабевая и растворяясь в эфире космоса. Вдруг молния резанула по зрачкам и уже принявшие реальные формы губы слабо, но четко и ясно повторили – Помоги! Он забормотал, быстро перебирая губами, непрестанно сглатывая слюну. Зубы нервно били чечётку, сверкая подковками каблуков, как неумелый танцор, жаждущий понравиться жюри. Мозг выкорчёвывал из памяти слова, пытаясь расчистить тропинку среди заросшего бурьяном дремучего леса беспредельного страха. Жуть охватила его в тот момент, когда опомнившись от прикосновения, он увидел нависшую над ним голову, у которой вместо шеи была нога. Шея-нога беспрестанно шевелила пальцами ступни, нажимая на осколок кирпича, сверлящий ему ключицу. И в завершении ужасной картины, чёрная рана, рассекала морду точно посередине, создавая страшный силуэт властителя бездны, пришедшего по его душу.
Но почему-то душа его была безмятежна, более того, расцвела цветами надежды, затянула чужую рану животворящей росой, превратив дьявола в прекрасную незнакомку с удивительно добрым взглядом божественно-красивых глаз, которые уже были и не глазами вовсе, а золотыми рыбками, летящими навстречу друг другу в океане грёз, играя аметистами зрачков, сиреневый цвет коих плясал на его ресницах, пытаясь проникнуть в сердцевину глазного яблока, что бы изнутри пленить его, а потом, как ни в чём не бывало, убежать восвояси и дома нежно улыбаться своей шутке. Его душа совсем размякла, смахнула слезу, как звезду с оживающих губ и тихо молвила – помоги! Взор подтвердил слова, уверенно проникнув в грудь незнакомки, дотронувшись до её позвоночника, перебрал по отдельности каждую косточку для знакомства и нежно сыграл ноктюрн на клавишах её хребта по всем октавам от шеи до копчика. Мурашки соткали прозрачную вуаль, которая ласково окутала всё её тело, что бы ни одно сомнение не смогло подобраться к её сердцу.
Лихорадочно схватив сумочку, незнакомка суетливо стала рыться в ней, выхватила телефон. Одновременно выпала губная помада, угодив прямо в зубы земляного лица, оно как-то по-дурацки скривилось в беспомощной попытке сбросить футляр, но безуспешно, неудача ещё больше усилила трагичность гримасы, окрасив её какой-то детской беззащитностью. Игла жалости вновь впилась в сердце барышни. Она набрала 03 и чуть ли не закричала – человек гибнет! Спасите! Умоляю вас, спасите..!
Крик, как кулак полоумного громилы обрушился на спящую улицу. Ночные твари содрогнулись. Несколько птиц рухнуло с деревьев на землю. Одна из них разбилась насмерть, другие успевали распахнуть крылья у самой земли и с диким чириканьем взмывали вверх. Две кошки одновременно с разных сторон улицы скатились кубарем с крыш, но по кошачьим законам приземлились на все четыре лапы, и чиркнув когтями по булыжникам, с визгом, помчались куда глаза глядят, пересекая улицу крест на крест, центр которого оказался, почему-то прямо над головой несчастного. Барышня, защищаясь, умудрилась пнуть ногой ближайшую кошку, та даже не мяукнула, лишь невероятным образом в полёте искривила тело, оскалилась на неё пастью с клыками цвета слоновой кости, над которыми вспыхнули зелёные фары с какими-то неясными, но очень знакомыми знаками вместо зрачков, затем изящно, опять же в воздухе, обогнула босоножку и скрылась в кустах. Вдали залаяли собаки, окампонируя, равнодушным телефонным гудкам. Она отключила телефон лишь, когда подъехала Скорая помощь.
Санитары вытащили несчастного парня, сняли грязный пиджак и сунули в руки барышни. Она небрежно скомкала его и бросила на заднее сиденье машины. Уже, лежа на санитарных носилках, он тихо спросил – Как вас зовут?
– Настя – ответила она, и стушевавшись поправилась – Настенька – потом, покраснев, спросила – А тебя?
– Фёдор – прошелестел он и совсем тихо попросил – Не покидай меня – Веки сомкнулись, закрыв глазницы, ставши похожими на два саркофага, с бедой в одном и счастьем в другом. Но что в каком?.. Настенька на мгновенье задумалась и решительно забралась в санитарную машину.
В больнице быстро промыли многочисленные ссадины и большую глубокую царапину на боку в районе печени, с неким изуверством наклеили на всё пластырь, сделали укол от столбняка, сказали, что жить будет и выпроводили за дверь. Они шли вдвоём, только вдвоём по пустынной улице, наполненной дурманом позднего лета. Добрались до машины, проехали к его дому, оказавшемуся совсем не далеко. Осторожно неся скомканный грязный пиджак в руке, Настенька раздумывала, стоит ли подниматься к нему на этаж, но скрытое желание зайти быстро развеяло сомненья, она решила, что негоже бросать человека в беде. Они зашли в комнату, Фёдор сразу угнездился в любимом кресле. Несчастья дня поплыли перед ним, выползая то из глаз, то из ушей, оборачивались вокруг головы и возвращались, пропадая в ноздрях носа, прилипали к губам, задевая зубы, скрывались в гортани. Настя удалилась на кухню, очень хотелось пить, когда с чашкой чая она вернулась в комнату, то Фёдор уже спал, она развернулась и на цыпочках пошла обратно на кухню, нежно неся вместе с чашкой образ спящего. – Как замечательно, что я спасла его, может это и есть моя судьба – думала она и удовольствие, очень похожее на счастье першило в горле. Ей захотелось уюта. Оглядевшись вокруг, что бы такое сделать, она вспомнила о грязном пиджаке и решительно направилась в прихожею.
– О! Боже! Когда же это кончится? – заохала она, прижав к губам палец, из которого сочилась кровь. На подкладке пиджака, с боку, проткнув дыру в ткани, сверкая бриллиантами, висела большая золотая брошь. Изумление сменилось восторгом, восторг - изумлением. Образы скакали из одного полушария в другое, выскакивали наружу, путались в кудряшках причёски и вновь проникали в её виски. Рой взбесившихся мыслей облепил голову, они беспощадно жалили кожу, покрыли пятнами лицо, опустошили взгляд, зажгли, синим пламенем уши, обнажили сухожилия шеи. Ей вспомнились семейные разговоры о дальнем родственнике, все называли его не иначе как дядей, который, вернувшись с войны из германии, сразу отстранился от родни, ни кого не хотел признавать, ни с кем не общался, хотя жил где-то здесь, неподалёку, как раз, где произошел обвал. Поговаривали, что он грабил ювелирные магазины на войне. А однажды обобрал загородный дом первой жены Геринга, да только зря, потому что удача стала изменять ему. На лбу образовалась глубокая складка, как будто какая-то грозная сила выжгла роковую черную метку обречённого. И верно не случайно, жена Геринга умерла загадочной смертью и молодой, видимо, дом был не чистым, так как отец Геринга был личным другом Бисмарка и генерал-губернатором немецких колоний в Африке, которая до сих пор напичкана разной чертовщиной, дядя сильно изменился после этого. Настенька представила сокровища фашистского мецената и даже больше почувствовала, чем поняла, почему и отчего изменился дядя.
– Вот где он все запрятал! – сверкнула мысль, проткнув сразу оба полушария. Из зеркала, что висело напротив, на неё вдруг посмотрел монстр с газами незнакомки, сияя бриллиантовым светом в котором исчезли в один момент и сама Настенька, и Фёдор, и их зарождавшаяся любовь. Мир повернулся к ней изнанкой, круша прошлую, так хорошо устроенную жизнь, и она не понимала что краше.
Бриллианты победили, она скинула платье, одела тренировочный костюм Фёдора, переобулась в какие-то ботинки на толстых с замысловатыми протекторами подошвах, в которых её ноги болтались, будто язычки в колоколах, вышла в коридор и захлопнула дверь, как ей казалось навсегда.
Настенька наклонила корпус вперед, слетела по лестнице вниз, извернувшись, обогнула массивную полуоткрытую дверь, и даже не коснувшись её, выскочила на улицу. Ноги без усилий несли тяжелые ботинки. Сознание её просветлело, в голове ни одного облачка от мыслей. Она полностью отдалась на произвол какого-то чувства, которое исходило изнутри от позвоночника, вовремя и абсолютно уместно позванивающего колокольчиками нервов, ведя тело в нужном направлении. Звонкие переливы поддерживались мощным грохотом тяжёлых подошв, симфония из колокольного звона гудела в ушах, управляемая массивным позвонком, возвышающимся над тазобёдренной костью, подобно дирижёру над оркестровой ямой. Могучая музыка не поднималась вверх и не плавила мозг, а обволакивала печень, очищая и насыщая кровь неизвестной Настеньке силой.
Сознание её пришло в себя только у провала. Окинув отсутствующем взглядом края, она наткнулась на перстень, о котором напрочь забыла, медленно подняла его, надела на палец, и без оглядки ринулась в яму. Настенька, елозя коленками по склизскому дну, с остервенением стала долбить локтями по затхлому грунту, методично прощупывая каждый вершок, каждый дюйм зловещего пространства. Через несколько секунд или минут, время застыло изваянием в её мозгу, локоть провалился в пустоту. Она просунула голову в образовавшуюся дыру, напрягла колени и с силой распрямила ноги, толкнув лицо вперёд, в темноту. Ботинки, своими толстыми резными подошвами оставляли замысловатое изображение на стенках лаза, очень похожее на раскраску змеиной кожи. Она ползла с закрытыми глазами, извиваясь всем туловищем, помогала себе даже зубами, цепляясь ими за канат, сплетённый из чувств страха и восторга перед какой-то чудовищной тайной, непрестанно манившей к себе. Настенька всё ещё молотила локтями вокруг себя, когда её грудь перестала ощущать грунт. Половина туловища зависла в нерешительности, но бёдра самопроизвольно заскользили под уклон в непроглядную пустоту.
– Нет! Не хочу! Не надо! – заскулила она, ей почему-то стало страшно, что её съедят крысы, ей представилось, что из глубины на неё пялятся тысячи остреньких мордочек, безмолвно ждущих, когда её молодое и, видимо, вкусное тело, изысканным блюдом окажется на их отвратительном пиру. Она так и видела красненькие маленькие язычки, облизывающие её кровь с длинных крысиных усов. И абсолютно невыносимой для неё картиной было то, что её такие милые завитушки на локонах волос, рассыплются по густой смрадной жиже, и долго, долго будут перемешиваться и ещё раз перемешиваться с грязью уродливыми ножками с коготками. В отчаянии Настенька запрокинула голову вверх, аж за плечи, пытаясь, в нелепом порыве, спасти кудряшки, вытянула руки вниз, судорожно заглотнула полную грудь воздуха, и ещё сильнее зажмурив глаза, полетела вниз. Её пальцы ощутили какую-то сухую и теплую пудру, на удивление, не было ни сырости, ни липкой жижи, сначала она подумала, что ее руки коснулись мягких крысиных шкурок, но острая боль пронзившая пальцы отбросили все мысли куда-то прочь, голова с размаху стукнулась о что-то твёрдое и вновь запрокинулась, в ушах загудел тупой удар. От неожиданности и боли ум ни как не хотел возвращаться обратно в мозг. Все кости и мышцы оцепенели, замерли в несуразном положении, как в кадре прерванного фильма. Она стояла на четвереньках, точнее, руки упирались в цементный пол, а ноги ещё находились в проёме лаза. Ладони по запястья окунулись в пыль, которая, от потрясения, поднялась, окутав её сверху донизу. В носу запершило и она, разинув до невероятности рот, со всей силы чихнула. От содрогания ноги выпали из проёма. Она уселась на коленки и ещё какое-то время неподвижно сидела в позе кошки египетской скульптуры.
Настенька чиркнула зажигалкой, которую нашла в кармане тренировочного костюма. Огонь осветил крошечную коморку, в углу которой грациозно стоял во всей своей красе золотой унитаз. Руки её слабо затряслись, в ответ задрожало пламя, отражаясь в полированном золоте разношёрстной толпой искорок, которые, то разбегались по всей комнате, то сосредотачивались на элегантном бордюрчике, опоясывающем унитаз чуть-чуть ниже верхнего края резным золотым ремешком с красивой пряжкой, которая одновременно служила застежкой для изысканного украшения, прикреплённого к корпусу. Необычный предмет был снабжен замочками, в виде звериных лапок с бриллиантами вместо когтей, крепко вцепившихся в заднюю часть сиденья. Выступая над поверхностью, алмазы, сверкали какой-то особой статью, сравнимой разве что с величием королевской короны. Она осторожно подобралась к чуду, боясь спугнуть волшебное видение, подняла крышку – внутри в центре что-то лежало, она, отпрянув, быстро закрыла крышку, но через мгновение вновь приподняла её, напряженно вытягивая шею, заглянула вовнутрь, присмотрелась и увидела хрустальную шкатулку, в которой завораживающе сияли синие, красные, зелёные и прозрачные камни. Она взяла верхний очень большой зелёный камень и почему-то лизнула его, потом положила обратно и вновь с ещё большей нежностью оглядела унитаз. На широких золотых краях заметила гравированные готические буквы. С трудом, вспоминая немецкий язык, она прочла – Моей любимой фрау Карин от Германа Геринга.
– Теперь он мой – прошептала она сама себе и мягко присела на унитаз. Перед её взором, от чего-то, возникла стройная немка, которую она тут же прогнала с глаз и с чувством собственного превосходства и с легкой пренебрежительной улыбкой, немного поёрзав, ещё плотнее уселась на сиденье, которое немного сдвинулось с места. Что-то хрустнуло в унитазе, и до её слуха донёсся звон разбитого стекла. Она не заметила, как открылась маленькая задвижка тайника на внутренней стороне пристёгнутого украшения, из которого выпала стеклянная ампула с какой-то прозрачной жидкостью. Вдруг её тело как-то не естественно дёрнулось, спина стала медленно покачиваться взад и вперёд, наконец, выпрямившись, застыла в вертикальном положении, подбородок рывками пополз вверх, выталкивая челюсть несколько дальше верхнего ряда зубов, шея склонилась на бок, нарушая идеальную вертикаль. Сознание перебралось куда-то выше лба и оттуда с издёвкой смотрело ей в глаза. Она заулыбалась и стала тихо, тихо повизгивать, шевеля губами как при членораздельной речи, но слов не было. Все вокруг неё преобразилось. Она уже не услышала шипенье улетучивающегося сжиженного нервнопаралитического газа «Зарин», вылившегося из разбитой ампулы, на осколках которой можно было разглядеть чёрный череп и фашистскую свастику. Перед Настенькой вновь возникла хозяйка золотого унитаза, наклонилась и зашептала на ухо – Теперь ты моя африканская рабыня – затем задумалась и добавила – Но пока ты мне не нужна, можешь погулять.
– Слушаюсь фрау Карин. Слушаюсь моя прекрасная госпожа – радостно пролепетала Настенька, глаза её закатились, обнажив белки, и из них потекли слезы благодарности. Она не помнила, как выбралась наружу, она даже забыла, где была, и что с ней случилось, остался только восторг с лицом фрау Карин. Настенька шла по пустынной улице в предрассветный час, счастливая и беззаботная, нежно улыбаясь каждой кочке, каждой сломанной ветке, валяющейся на дороге. А когда мимо случайно пробегала кошка, она замедляла шаг, взглядом провожала её и говорила вслед – Я знаю, почему у нас в городе нет крыс… – многозначительно недоговаривала и лукаво грозила пальчиком, а через секунду ласково и не громко выкрикивала – Это вы их съели! О! Как прекрасно, что так много кошек живет на крышах.
Так она добралась до дома, из кухонного шкафчика достал несколько плиток шоколада, приготовленных для подарков подругам на юбилей, какой именно она уже не помнила. Развернула обёртки сразу на всех и стала тщательно пережёвывать, выплёвывая коричневую разжиженную слюной массу на ладони, после чего аккуратно размазывала её по лицу. Удовлетворённо посмотрев на себя в зеркало, улыбнулась, что бы убедиться, насколько ярко светятся белые зубы на темно-коричневом лице, пальчиком с остатками разжёванного шоколада прикоснулась к кончику носа, замазала маленькую светлую точку на нём, ещё раз придирчиво всё осмотрела и тихо молвила – Ты будешь довольна мной, моя прекрасная госпожа. Настенька открыла дверь, немного постояла на лестничной площадке, качнув бедром, захлопнула квартиру и вышла на улицу.
Проснувшись утром, Фёдор был ошеломлён воспоминаниями о прошлой ночи. Его преследовали видения, в которые он не мог поверить. Беспрестанно бродил по квартире, пытаясь собрать вместе разбегающиеся мысли. Увидевши на полу платье, сильно удивился, ни как не мог взять в толк, откуда оно. Он даже не поднял великолепную бриллиантовую брошь, которая, как на подставке красовалась в одной из босоножек, валявшихся тут же. Внезапно возник образ девушки с изумительными глазами, ему до жжения под ложечкой захотелось вновь увидеть её, в ушах завертелось имя Настенька, оно множилось, бесчисленным количеством заполняло сознание, подобно толпе, сбегающейся на площадь для казни. Он кидался к двери на каждый шорох, постоянно проверяя, открыт ли замок, переживая, что она вернётся, а дверь будет заперта. К середине дня нервы стали успокаиваться, а когда солнце начало склоняться к закату Фёдор уже с видимым спокойствием ходил от окна к окну и внимательно всматривался в немногочисленных обитателей улицы. Злоключения прошедших суток вновь стали окутывать его своим туманом, затягивать на горле верёвку усталости. Фёдор в очередной раз утомлённым взором выглянул на улицу и уже собрался отойти от окна, как его внимание привлекла непонятная суета прохожих, которые группировались по обочинам, гул удивления исходил от каждой стороны, поднимался вверх, выстраивая невидимую арку над дорогой. Ещё более странно вели себя автомобили, замедляли ход и прижимались к краям, чуть ли не заезжая на тротуары. Фёдор замер. По белой разделительной полосе шла негритянка, но что потрясло его более всего, на ней был его тренировочный костюм, и ещё в ней было что-то такое неясное, но очень важное, и столь для него желанное, что не мог оторвать глаз. Сердце учащенно забилось. Вперив взгляд, он вдруг узнал, то самое свечение в глазах, которое не давало ему покоя всё это время. И в тот же самый момент боль пронзила сердце – О! Боже! Что с её лицом? – простонал он, в ужасе зажмурил глаза, завертел головой, вцепился в подоконник, да так, что захрустели суставы и побелели фаланги пальцев. Божественные глаза сияли на чёрной потрескавшейся коже. Трещины были ужасающей величины, невероятно глубоки и какого-то противного жёлтовато-тёплого цвета, как на высохшей глине в африканской пустыне.
Да, это была Настенька. Она была счастлива, вся в шоколаде, гордо держа голову, шла к своей милой фрау Карин какой-то грациозной походкой, свойственной только африканским девушкам. Правда, шоколад высох и потрескался, но это её не смущало, она знала, что госпоже куда важнее её бессмертная душа, а не какое-то там бренное тело.
Голова Фёдора поникла, он медленно отстранился от стекла и задвинул штору. Комната погрузилась в полумрак. Он подошёл к настенькиному платью, долго смотрел на него сверху, блуждая по лабиринту складок, затем отыскал босоножки и остановился на брошке. – Она, конечно, очень дорогая – подумал он, наблюдая за игрой света в бриллиантах. В голову полезла какая-то банальная философия о смысле жизни и в частности о его жизни. Примитивнейшие, до пошлости, образы сменяли друг друга, то группируясь, то выстраиваясь в очередь, то мелькали с разной скоростью, в зависимости от движения лучиков света в гранях. Его легкие задышали в ритм, полностью подчиняясь общему хороводу, постепенно присоединились и мышцы, и уже в едином порыве закружилось всё тело. Стало легко и весело. Спина распрямилась, плечи передернула освежающая судорога, затем она молниеносно пронеслась по позвоночнику и растворилась в нижней чакре. Голова просветлела, освободившись от ненужных мыслей, перекрывавших, скрытый в нём, какой-то таинственный путь, проложенный спинным мозгом. – К чему бы это? – вдруг подумал он, и решительно наклонился, поднял платье и босоножки, убрал их в дальний угол стенного шкафа, прикрыл большой чёрной бархоткой, приготовленной для чистки обуви, но пока еще не использованной, и сверху прикрепил брошь. Закрывая дверцу, он напоследок взглянул на бриллианты, и ему показалось, что они послали в ответ воздушный поцелуй, который сдёрнул с уголков его губ, почти незаметную улыбку. Твёрдой рукой он повернул ключ, замок щёлкнул. Фёдор оглянулся и подумал – До лучших времен...
2009-2011
(Продолжение следует, см. часть 4.(Два гения). Драма Страдивари.)
